Бабасыкя выплюнул изо рта паклю которая заметно мешала ему говорить.
"Нет, вам не заткнуть слова истины!" - сказал он и начал заново:
В театре может случиться всякое. Например, играют "Отелло", а там в
самый ответственный момент, заместо Отеллы на сцене появляется Родион
Раскольников и тресь Дездемону топором по голове. Публика конечно в
восторге - всем уже осточертело душилово мавританское. Родион-то быстро это
осознал - у себя ему тоже почету мало стало. Приелось как-то. Однообразно -
все тюк да тюк одну и ту же процентщицу. По началу Родион принялся не только
старушку тюкать. То Порфирию Петровичу в лоб обухом заедет, а то вообще
суфлеру засветит, чтоб не бубнил: Но очень уж это не нравилось Федору
Михалычу. Достоевский всегда из зала вопить начинал: "Ты, тварь дрожащая, ты
права не имеешь!". Публика вроде бы и рада посмеяться, поаплодировать, да
классика побаивалась. Родион и решил больше со стариком не связываться, а
стал все больше в свободное от старухи время заходить в гости на другие
постановки.
Первая его гастроль прошла на ура. Ставили тогда Евгения Онегина.
Родион, после своего преступления и наказания, как раз успел сходить в
буфет. И так ему стало в буфете обидно, что никто его не уважает, что
поперся, горестный, оттуда прямиком на сцену. Надо сказать, вовремя пришел -
там как раз дуэль была. Онегин с Ленским уже приготовились стреляться,
обменялись дежурными фразами <Ну что, начнем? - Начнем, пожалуй>, как тут,
из левой кулисы выпрыгнул Раскольников и с криком <Давно пора!> вонзил топор
в череп Ленского. Онегин весь побледнел, но быстро нашелся, сразу видно не
первый год на сцене. Подхватив выпавший из коченеющих рук Ленского пистолет,
он отбежал к ближайшему деревцу и начал с двух рук стрелять по Родиону.
Однако и Раскольников тоже был не лыком шит! Перекатившись через спину, как
заправский коммандос, он перехватил топорище поудобнее и запустил свой
томагавк в Евгения. Годы тренировок дали свое - Онегин пронзительно
вскрикнул и упал за кулисы. Все дико ржали, особенно Татьяна. У нее к
Онегину были свои счеты - он ее дурой назвал, за ее письмо.
А с письмом вышла презабавнейшая история: как правило, Татьяна каждый
раз писала ему свое послание полностью, прямо как у Пушкина в исходниках.
Однако в тот день, в глазах у Лариной двоилось после вчерашнего, и, чтобы
написать хотя бы строчку, ей приходилось громаднейшим усилием воли
фокусировать свой взгляд. И вот, как обычно, сев за столик, она принялась,
мучаясь, заново записывать въевшиеся намертво в сознание строчки. <Я Вам
пишу - чего же боле?> - уже появилось на бумаге, как вдруг Татьяна
задумалась. Действительно, чего же боле?! Я же уже пишу! Может хватит уже
писать? Вон полковнику вообще никто не пишет, так тот и то меньше
напрягается! Чего же боле?! И перестала дальше писать - так и отправила.
Онегин письмо получил, открывает, а там кукиш. Он со зла и сказал: <Вот ведь
дура!> Все тогда тоже очень веселились.
Но вернемся же к Родиону. Дирекция его тогда очень ругала, за смерть
Онегина. Это Ленских да старушек-процентщиц, на театральном складе запас
практически неограниченный - их же каждый раз убивают. А Онегин по сценарию
помирать не должен, поэтому резервный всего один был. И тот уже старый и
безногий, потому что левую ногу его отвинтили в свое время для постановки
спектакля <Жизнь за Царя>. Там Сусанину была необходима третья, чтобы
всячески дурачить Войско Польское. А тут такая оказия - основной Онегин
помер, пришлось этому на костылях играть, пока нового со склада в Москве не
выписали. Ну грим конечно кое-как скрывал возраст, хотя, впрочем, все равно
публика видела что Евгений практически одногодка своего дяди. Стоимость же
нового Онегина вычли из оклада Родиона, который, таким образом, был вынужден
еще лет десять убивать старушек за 20 копеек, по несколько раз на дню, чтобы
выплатить долг.
После этого случая Раскольников еще больше обозлился на мир, однако, во
избежание незапланированных жертв, на всякий случай перечитал всю классику и
с тех пор, убивал только тех, кому и так полагалось отойти в мир иной. По
вкусу ему пришлось заходить на постановки Шекспира, в особенности на
Гамлета. Вот уж где раздолье - кто яд какой-то выпить должен, кто в пруд
сигануть, кого-то шпагой закалывают. А Родион всех подстраховывал - Офелия в
воду сигает, а Раскольников ей в вдогонку топор. Матушка Гамлетова яду
хлебнула, а за спиной уже студент с верным орудием. Постепенно в театре к
нему привыкли, даже стали во все программки включать. Мол Родион - ангел
смерти. И публике по вкусу пришлось - все хоть какое-то разнообразие.
Некоторые начали специально на него и приходить. Спектакль идет, а они сидят
перешептываются: вон, вон - Моцарт яду выпил, щас из под кровати Родя
вылезет. И точно - вылезает Раскольников с верным топором.
Однако сгубила его любовь к Шекспиру. Дело как раз в том самом случае, с
которого я и начал свое повествование. Повадился Родион заходить к Дездемоне
перед Отеллой. Быстренько так, выбегает из левой кулисы, тресь ее по качану
молча и за правую забегает. Отелло выходит, тоже из левой и начинает свое
бубнить: <Молилась ли ты на :> - тут видит, а жена то уже того. Лежит вся в
кровищи и не отвечает - значит наверное не молилась. Мавр недоуменно так
оглядывает руки свои, зал зрительный и, все также ничего не понимая уходит.
А потом на суде долго оправдывается - мол, гражданин начальник, да я к ней
пальцем не притронулся: Публика в дичайшем восторге. Родиона, как правило
раз шесть на поклон вызывают. Постепенно стал этот спектакль его самым
любимым. Так вот, в один прекрасный день он, как обычно, выбежал из левой
кулисы, сделал свое черное дело и побежал прятаться в правой. А Отелло, на
беду, решил зайти перед спектаклем в буфет. Чтобы укрепить нервы свои - а то
мало ли что на сцене опять произойдет. Поэтому, на сцену он вышел не из
левой кулисы, как обычно, а из правой. Идет, мрачный весь, черный, смотрит
под ноги - а навстречу ему Родион выбегает. Хорошо еще что Отелло его первым
не заметил (уж больно задумчив был), Раскольников быстренько развернулся и
обратно побежал к левой кулисе. Но по дороге думает: <Вот ведь незадача - не
успею же:>, а потому решил спрятаться под кровать, там и пересидеть.
Сказано - сделано. Тем временем мавр вышел на сцену и, уже наученный горьким
опытом, первым делом бросает взгляд на кровать. Так и есть - Дездемону уже
кто-то порешил. <Ну екарный бабай!> - досадливо протянул Отелло, в
разочаровании хлопая себя руками по коленям - <Сколько же можно?!> Тут
Родион не выдержал и захихикал. <Кто тут?!> - завопил мавр. - <А ну вылазь,
гнида!> Раскольников, еле сдерживая хохот выполз и начал осторожно
отступать к окошку суфлера. <Ну все, ангел хренов> - тихо пробормотал мавр -
<сейчас тебе придут кранты!> И, сжимая и разжимая здоровенные черные
кулачищи стал подбираться к студенту. Родион уже прикидывал как бы ему
сподручнее метнуть верный топорик в грызло оппоненту, но тут остановился
подумав: <Все-таки мавр. Кто его знает, вдруг я его сейчас грохну, а нового
придется из-за границы выписывать. Наверняка за валюту:> И решил что лучше
сбежать через суфлерское оконце. Однако суфлер, старик вредный и
злопамятный, вспомнил былые обиды и дернув Раскольникова за ногу, захлопнул
ставни. Потеряв равновесие Родион выронил свой топор и упал прямо в объятия
Отелло, где и был задушен.
А нового Раскольникова в тот театр какого-то неправильного прислали. Он
не то что Дездемону, он свою старуху не всегда добить мог. Так остался этот
провинциальный театришко никому не известен:
|